Из рассказов нашего отца.

Занина  (Абрамова) Алла Петровна и Занин Александр Петрович 

Наш отец, Занин Петр Ананьевич, 1923 года рождения, был седьмым последним ребенком в семье. До войны жил с матерью на улице Льва Толстого, что на Бархатном бугре (правый берег, бывшая Чижовская слобода). Работал электриком на заводе имени И.В.Сталина «Сельмаш», освоив специальность после седьмого класса. На фронт папу не взяли – инвалид по зрению с детства. Старшие братья отца – Илья (разведка) и Михаил (минометчик) и две сестры — Рая (железнодорожные войска) и Антонина (медсестра), муж средней сестры Степан (артиллерия) ушли на фронт. Семья самой старшей из сестер – Александры была эвакуирована в Куйбышев вместе с авиационным заводом. В Воронеже папа остался с матерью, нашей бабушкой Пашей (Прасковьей Павловной). Папа несколько раз рассказывал нам историю своей эвакуации, а вернее ухода из города. Перескажем так, как запомнили с его слов (я записываю то, что помню я и то, что запомнил мой младший брат, Александр). «С 7 июля 1942 года по 25 января 1943 года (212 дней) правобережная часть Воронежа была оккупирована немецко-фашистскими войсками, то есть фактически всё это время линия фронта разделяла город на две части». Это выписка из Википедии, статья посвящена истории Воронежа в годы Великой Отечественной Войны. Из воспоминаний Александра Занина (моего младшего брата), который многое помнит и пересказывает папу: « 5 июля в городе не осталось советской власти и стало ясно, что надо из Воронежа уходить. Первую попытку уйти с потоком беженцев папа предпринял, посоветовавшись с матерью, 6 июля 1942 года; решено было попытаться дойти до Тулы, а там пробираться в Куйбышев. Толпа шла по Задонскому шоссе в сторону Москвы, совсем недалеко от города, где-то в районе старого аэропорта, над шоссе появился немецкий самолет (мессершмит-109) и из крупнокалиберного пулемета на бреющем полете начал расстреливать колонну. Папу спас телеграфный столб, за который он успел закатиться, а женщину с маленьким ребенком, которая шла в толпе рядом с ним, пули разорвало на его глазах. Когда обстрел кончился, и самолет улетел, папа вернулся домой. На Бархатном бугре, совсем недалеко от дома папы, поставили зенитку и прожектора, у которых дежурили молоденькие девушки-зенитчицы, папа познакомился с ними и после дежурств в госпитале (подрабатывал электриком) часто прибегал к ним поболтать, похихикать – они были ровесниками. Очередной налет папа и бабушка пересидели в отрытой в саду щели. Когда бомбардировка кончилась, выйдя на улицу, они увидели, что зенитка уничтожена прямым попаданием и все девушки убиты. Папа с соседями похоронили их останки в этой же воронке. (Папа показывал место, где стояла эта зенитка)». 7 июля папа спал, когда пришла то ли родственница, то ли знакомая бабушки и рассказала, что фрицы уже в городе, что танки вошли по Курскому шоссе в районе Семилук (кто-то случайно забыл взорвать единственный мост через Дон). Никаких объявлений по этому поводу для остающегося населения сделано не было. Бабушка Паша разбудила сына и велела немедленно уходить из города через Чернавский мост на левый берег, оставаться в оккупации было нельзя – слишком много страшных слухов ходило и о немецких порядках на оккупированных территориях и о лишении в правах тех, кто «останется под немцем». Сама она уйти и не хотела и не могла, жалко было бросать дом и очень болели при ходьбе ноги. На майку папа надел пиджак с документами, зашитыми во внутреннем кармане, да и двинул через Чернавский мост, предполагая посмотреть с левого берега, чем кончится эта суматоха, потому, что знакомой тетке не до конца поверил. Он был уверен, что если не к ночи, то уж поутру будет дома. Поток уходящих по мосту был большой (стоял даже брошенный танк Т-34) но, по разговорам, люди не очень верили в то, что фрицы в городе: все знали о строившихся рубежах обороны со стороны Москвы, многие сами копали там противотанковые рвы. К вечеру поток беженцев прекратился, солдаты перекрыли мост, и перейти на правый берег стало невозможно – к берегу вышли немецкие части и тогда мост взорвали. Это было 8 июля 1942 года. Папа рассказывал, что переплыть реку и вернуться домой он сумел бы, хотя линию обороны наши войска проложили по самому берегу и к воде никого не пускали. А вот что папа рассказывал брату: «Несколько раз я переходил реку по мосткам (были такие ниже Чернавского моста по течению) и навещал мать и любимую собаку Дику, оставшуюся в доме. (Об этой немецкой овчарке, папиной гордости и воспитаннице, медалистке  и призере разных соревнований, с которой он ездил до войны даже в Москву он очень часто мне рассказывал, а вот о гибели Дики рассказал только брату). Когда, в очередной раз, папа появился дома, то увидел застреленную во дворе Дику, пустой ограбленный дом и не нашел мать. По приказу оккупационного командования все оставшиеся жители города под страхом немедленного расстрела должны были покинуть город в течение 24 часов. В толпе беженцев бабушка ушла на запад, и папа не знал ничего о её судьбе. После их встречи, уже в Куйбышеве, мать рассказала, что их гнали через Песчаный Лог, где были накануне расстреляны 500 евреев Воронежа, и, проходя мимо, она увидела среди убитых тела своих соседей, с которыми два дня назад о чем-то разговаривала. Перекрестила их тела и пошла дальше». Как она перенесла эту дорогу, где зимовала, где взяла силы, чтобы выжить – этого уже не узнать. На какой-то день своих скитаний по Левобережью, когда начался очередной артобстрел: наши из пушек долбили правобережье, а фрицы, как положено, с высоты правого берега долбили левобережье, папа увидел, как в их дом попал снаряд. Свой или чужой? Какая разница! Дом вспыхнул факелом, и стало ясно, что возвращаться некуда и незачем (папа знал, что мама не прячется в садовой щели, вырытой для спасения от бомбежек – ей тяжело было спускаться и выбираться из этого укрытия) и что он стал круглым сиротой (к счастью, он ошибся). Деньги, взятые с собой, кончились через несколько дней, работы в прифронтовой зоне никакой не было. Спать было можно на улице, под любым забором (однажды, так вот заснув у какой-то пристройки, проснулся от адского грохота над головой – «катюши», установленные за этой пристройкой, открыли огонь, и вой РС-ов оставил папу глуховатым до конца дня). Версия брата: «На задворках хлебопекарни папа и какой-то старик, искали пригоревшие корки, в остывающих поддонах от выпеченного хлеба, иногда, когда хлеб выбивали из форм, там оставались крошки. Батарея «катюш» подъехала незаметно и жахнула так, что штаны стали мокрые у обоих сразу, развернулась и уехала. Старик схватил папу за рукав и поволок подальше от этого места и через минуту, там, где они только что были, уже зияли огромные воронки. Немцы били прицельно». Но есть хотелось зверски, потому, что это был настоящий голод – ведь он ни к чему и ни к кому не был «прикреплен» и карточек и талонов у него не было никаких. Брат: «В один из дней папа прибился к солдатам артиллеристам из какой-то части, помог им затащить на второй этаж жилого дома (теперь остановка «Арзамасская») пушку 76 калибра, которую они выставили в окно, чтобы прямой наводкой стрелять по правому берегу. Его накормили за работу и прогнали – не положено посторонним в расположении воинской части находиться. Он ушел, а когда наутро вернулся, второго этажа не было, была огромная дыра на месте пушки и солдат, кормивших его кашей». Овощи с брошенных огородов не решали проблему – ведь было только начало июля, а садов на левом берегу почти не водилось. Голод погнал папу в Верхнюю Хаву в военкомат (60км) проситься на фронт – убьют, конечно, зато накормят. Но военврач из медкомиссии сказал ему что-то вроде: «Ты даже не пушечное мясо, ты — пушечные кости. Не могу такой грех на душу взять, иди с Богом». Там же, в военкомате, папа получил пропуск на вокзал и возможность эвакуироваться в тыл, а так же возможность по талонам эвакуироваемого получать хлеб и хоть какую-то еду. И это был уже самый конец июля или начало августа 1942 года. (Помню, что папа как-то сказал, что 18 дней ел все без соли – это было ужасно, как раз в эти самые дни). Как называлась та станция, с которой начались папины скитания по стране? Не помню, не знаю. Брат сказал, что папа дошел до Поворина, может быть. Но тут начинаются события, продолжавшиеся более трех месяцев. О проблемах эвакуируемых людей, о жутком беспорядке во всем, что касалось эвакуации мирных граждан, о полном отсутствии информации обо всем: куда идет состав, когда он там будет, где и когда будут остановки, принимают или не принимают в этих городах эвакуированных – все это узнавалось только из уст в уста, по слухам. Задолго до остановки разлетался слух, что горячая вода на вокзале есть и можно по талонам получить кашу или воблу, а баню разбомбили и вообще неясно, сколько простоит поезд и можно ли будет добежать до базара. И так три месяца. Дальше, папа решил уехать по единственному хорошо известному адресу старшей сестры Шуры в Куйбышев. Война пощадила нашу семью.  Все остались живы и после окончания войны собрались в Воронеже, где и прожили всю жизнь. На фотографии 1953 года братья и сестры собрались после похорон матери. Слева направо, стоят: Михаил, Петр, Илья, сидят: Клавдия, Раиса, Александра, Антонина – поколение, победившее в войне и подарившее нам жизнь.