Моя семья в годы Великой Отечественной войны

Берлинский Дмитрий

Рязанский государственный медицинский университет имени академика И.П. Павлова

руководитель — Трусова Мария Александровна

Великая Отечественная война! Как давно это было для нас и как недавно для истории. Великая война и Великая трагедия для нашего народа. Наверное, не осталось и семьи, которая не была бы задета этой кровопролитной войной. С каждым днём становится всё меньше и меньше свидетелей тех дней. Пока живы ветераны и труженики тыла, их знают и помнят, но многих уже нет с нами. В своём сочинении я бы хотел рассказать об одном человеке, которого уже давно нет в живых, но он с нами благодаря памяти, потому, что он, как и многие другие, оставил свой след в жизни, и пока мы помним о них ‒ «они живы», когда память умрёт ‒ их не станет окончательно, да и мы потеряем часть своей истории, часть себя, а в целом, потеряем совесть. Зовут этого человека Андрей Григорьевич.

Мой прадед ‒ участник Великой Отечественной войны. Свое сочинение я писал на основе воспоминаний деда и отца. По моему убеждению, человек, который прошёл огненный ад, не очень хочет даже своим близким рассказывать об этом. В рассказе моему отцу прадед однажды сказал: «Врагу не желаю испытать и увидеть то, что испытать и увидеть пришлось мне».

Родился прадед в 1915 году. В 19 лет был призван в армию, отслужил почти 5 лет и в 1940 году вернулся домой, но 27 мая 1941 года его снова призывают в Рабоче-крестьянскую Красную Армию, Минусинским военкоматом. Война была близка и вчерашних резервистов снова призвали. Каким был первый день войны для него я не знаю, наверное, как и для всех – неожиданным. В июле 1941 года он, как и сотни тысяч других, оказался в окружении. Однажды, пробиваясь по лесам к своим, вышли они в большой лог, чего там только не было: тысячи и тысячи солдат, танки, пушки, машины и ни одного офицера, старше старшины – никого. Кто мог руководить этой массой людей из разных родов войск? Это не значит, что и те бойцы были трусами, просто прекрасно известно, что войска без командира то же самое, что и стадо без пастуха.

Этих людей нужно было организовать к обороне или прорыву, но у них не было на то специальных знаний, поэтому и оборонялись и пробивались они разрозненными группами, неминуемо гибли или попадали в плен. Вот в этом логу с редкими деревьями и обнаружила их авиация противника и начала бомбить и «утюжить» с воздуха. Это было истребление мечущихся людей. Прадед и сотни других вырвались оттуда и по лесам двигались на восток в надежде дойти до своих. Продвигались, не вступая в бой, так как оружия просто-напросто не было, все были измотаны, шла вторая неделя войны. Лес неожиданно кончился, и перед ними лежало большое пшеничное поле, насколько можно было охватить взглядом – ни вправо, ни влево поле не обойти, ширина же его была не велика, около километра, и бойцы решили перебежать. Но как на зло, когда прадед и другие, а их было несколько сотен, оказались на средине поля, на той стороне появились немецкие мотоциклисты, а за ними танки. Все упали в пшеницу, но немцы заметили, они остановились на дороге, о чём-то говоря и жестикулируя, показывали на поле, затем танки развернулись и стали ездить по полю, давя людей; уцелевшие ползали по телам раздавленных, уворачиваясь от гусениц танков, а немцы, сидя на «броне» хохотали, но не стреляли. Этот кошмар продолжался весь день, и только с темнотой уцелевшие могли добраться до леса, их было человек 15. Вот так группы бойцов, голодных, усталых, почти безоружных двигались на восток, пытаясь догнать свои части и соединиться с ними; среди них был и мой прадед.

Однажды прадед с товарищами залегли в кустах около шоссе Минск-Москва, целые сутки лежали, не могли встать, по дороге в 4 ряда двигалась техника немцев, вот тогда прадед и понял, какая мощь обрушилась на нашу Родину. Так август и сентябрь пробирались маленькие группы по тылам немцев. Прадед говорил: «Сколько бродило нашего брата, оборванные, голодные, завшивевшие. Оружия уже не у кого не было. Однажды зашли мы в деревеньку, чтобы найти поесть, трое нас было, вывернули из-за угла на площадь ‒ а там немцы, мотоциклы, машины. Куда деваться? Назад не кинешься, махнули рукой, да и пошли потихоньку через площадь, что будет, то и будет. Измучены мы были до смерти. Немцы нас увидели, начали хохотать и орать: «Рус Иван, рус Иван гуд, гуд! ». А мы семеним ногами, не оборачиваясь, вот и край площади. Свернули мы за угол и что духу в лес дунули. Что это ‒ чудо? А на кой мы им нужны были такие вояки…» В ноябре бродил прадед уже один. Еле держась на ногах, он вошёл в одну из деревень и упал. Когда очнулся, то увидел себя в доме у кого-то. Притащила его в свой дом и укрыла одна женщина. К великому сожалению, не знаю её имени. Вот так прадед выжил в 1941 году. Он окреп, помогая женщине по дому. Однажды заметил, что она печёт много хлеба, а потом его куда-то уносит. В начале 1942 года немцы стали свирепствовать после разгрома под Москвой, за укрывательство бойцов Красной Армии вводилась смертная казнь. После того как прадед окончательно выздоровел, проводила его эта добрая женщина к партизанам, было это на Смоленщине. Вступил в отряд 2 февраля 1942 года. После освобождения этих территорий прадед искал ту женщину, но не нашёл. Слышал, будто она была повешена, за помощь партизанам и укрывательство бойцов, немцам её выдал один из полицаев. Вот так, не будь этой смелой женщины, ни деда, ни отца, ни меня сейчас бы.

Андрей Григорьевич оказался у партизан во II Вадинской партизанской бригаде имени Котовского. Об этом времени прадед рассказывал, что в 1942 году было самым тяжёлым испытанием ‒ голод! Съели всю падаль в округе, на зверя охотились с помощью ям, силков, стрелять было нельзя, иначе обнаружишь себя. Силы в партизанском движении ещё не было, поэтому в первой половине 1942 года немцы часто прижимали партизан. «Самое страшное, ‒ рассказывал прадед моему отцу, ‒ это когда получали ранение в живот или ноги, их считали смертниками. Когда немец прижимал нас, вначале приходилось уходить и оставлять базы, а там раненые, их не унести, а они плачут: «Не оставляйте нас, лучше пристрелите!». А как своего добивать?! Мы не могли и уходили от карателей со слезами, а когда возвращались – всё было взорвано, и трупы кругом. Это уже с лета и к осени 1942, когда мы создали освобождённые районы и их контролировали, немец уже боялся в них заходить, а поначалу туго было…». Ещё прадед рассказывал, как приходилось лежать в снегу сутками, наблюдая за железной дорогой и немецкими патрулями, делать рейды по тылам противника. С лета установилась связь с «большой землёй». Снаряжение и боеприпасы им сбрасывали с самолётов, там были и полушубки овчинные. Так вот полежишь в таком полушубке в снегу, он намокнет, а когда возвращались на базу, снимали, полушубок высохнет и только на мальчишку в пору налазит, так ими топчаны в землянках застилали. В своих воспоминаниях прадед рассказывал о тех жестокостях, которые творили немцы, сколько они видели повешенных, и расстрелянных. А особенно стали свирепствовать оккупанты после Сталинградской победы. Однажды вошли в деревню, людей ‒ никого, подошли к колодцу набрать воды, а он полон трупов: женщины, дети, старики, – все мертвы. После такого зрелища пощады не давали и в плен не брали. Не раз пускали под откос эшелоны, за один такой эшелон мой прадед был награждён орденом «Отечественной войны» в регулярных частях в апреле 1943 года.

В марте 1943 года подошли части Красной Армии. Прадед получил отпуск, съездил в родные места, повидался с семьёй, а затем – снова на фронт. Во время Курской битвы он принимает участие в наступательной операции. Вспоминая о том времени, он говорил: «Сидишь в траншеях, а наши из орудий, миномётов и «катюш» поливают и поливают немцев, думаю: «Что делают?» Так и весь боезапас выпустят, откуда только снаряды брали? А в 1941 году немец 10 снарядов – а мы 1, а то и не одного в ответ. Вот такой ад был, сидели и жались друг к другу, а как иначе ‒ винтовка то одна на двоих, да и стрелять ещё без приказа нельзя».

Но недолго прадеду удалось повоевать в регулярных частях.12 августа 1943 года в боях получил тяжёлое ранение в левую ногу и левое предплечье от немецкой мины. Так старшина Андрей Григорьевич оказался в медсанбате. Потом началось мотание по госпиталям. Медицинская комиссия признала его «негодным с исключением с воинского учёта». Вот так закончился боевой путь моего прадеда. Выдали ему справку о ранении, поставили на инвалидность и 6 декабря 1943 года он был выписан из госпиталя, получив нагрудный знак «тяжёлое ранение». После прибытия в родные места он был избран председателем колхоза имени Горького, потом колхоза имени Дмитрова и недолго был председателем колхоза «Большевик». Но рана на ноге долго не давала покоя, она гнила и не зарастала.

11 марта 1949 года Андрей Григорьевич уехал в Красноярский госпиталь, где лежал полтора месяца, но операция положительных результатов не дала ‒ осколок не удалось извлечь. Дед мне говорил, что в доме постоянно висели постиранные бинты, рана кровоточила и гнила, заросла она только в 1957 году, когда осколок сам вышел из мягких тканей. До конца дней так и хромал прадед. Вот так он жил и работал, а не сидел на пенсии по инвалидности. Был участником выставки ВДНХ в 1957 году. За свой труд Андрей Григорьевич был удостоен медали «За трудовую доблесть». Прожил мой прадед трудную, но красивую жизнь, хоть и было тяжело, подняли и воспитали пятерых детей, среди которых и мой дедушка. Уважали прадеда в селе, а я горжусь им.